В СССР на "Феликсе Дзержинском"
Ноябрь 1938 года. Путешествие на теплоходе "Феликс Дзержинский" не было легким ни для пассажиров, ни для экипажа. Нас, детей, изматывали приступы "морской болезни": она была вызвана бесконечной качкой корабля, преодолевающего серые волны Северного моря. Экипажу пришлось много дней и ночей выполнять несвойственные морякам функции нянек и воспитателей, официантов и медбратьев. Должен заметить, что справлялись они с этой работой отменно.
По ночам в тишине я молча глотал слезы. В 13 лет плакать еще допустимо, но не хотелось, чтобы о моем горе кто-нибудь догадался. Особенно сестра и брат, - у них ведь тоже на сердце было тяжело. Помочь им и себе я все равно не мог.
В страшном ноябрьском море я прощался с детством, которое неумолимо удалялось...
... За спиной оставалась узкая улочка Сан Косме и Дамиан мадридского района Лавапьес; здесь, на четвертом этаже, родители снимали угловую квартиру. Хотя я появился на свет в Малаге (Андалузия), мои первые 10 лет прошли в Мадриде. Напротив, через улицу стояла церковь Сан Лоренсо, и часто казалось, что весь наш дом пропах ладаном. Перезвон колоколов вселял тревогу или радость, вызывал беспокойство или, наоборот, успокаивал.
Смена настроений зависела от многих обстоятельств - от того, например, где были родители - дома или же в очередных дальних гастролях. Или от того, отпускал ли нам в долг продукты дон Фелипе. Его магазинчик с шикарным названием "Солнце восходит для всех" находился на нижнем этаже. Чаще всего наша судьба зависела от почтальона, приносившего тоненькое письмецо, в которое мама вкладывала - рискуя, но, экономя на переводе, - банковский билет (если не ошибаюсь, в 25 песет), завернутый в серебристую фольгу.
Для нас, детей, было исполнено скрытого смысла объявление, бессменно висевшее в магазинчике дона Фелипе: "Сегодня в долг не продаем, завтра - да!". Мы, сестра и двое братьев, всегда верили в светлое "завтра".
Семейная экономика была достаточно стесненной.
Мамина сестра тетя Рубия, воспитывавшая нас, часто плакала на кухне за приготовлением сардин в маринаде. Она пыталась сбыть их в окружающих тавернах, хотя заранее знала, что вряд ли выручит деньги за рыбу.
Однажды мы с малышом Карлосом, надев поварские колпаки, попытались продать "вчерашней свежести" сдобу, - ее выдал нам в надежде на коммерческий успех знакомый булочник с улицы Аргумоса. Не продали мы ничего, хотя и дошли с глазами, полными слез, до самой железнодорожной станций Аточа...
... Навсегда скрывалась из глаз школа дона Феликса на первом этаже нашего дома, где учились мы с братом, и школа доньи Рамоны на втором этаже, где училась сестра. У дона Феликса, под угрозой его больно бьющей линейки, я научился скороговоркой нараспев называть основные европейские столицы и усвоил таблицу умножения. Освоил я также на практике запуск модели паровой машины Уатта, в результате чего до сих пор с гордостью ношу шрам от ожога. Еще я научился рисовать с натуры кроликов, которых мы то и дело с радостью выпускали из клеток. Наказание было неизбежным - но уж очень нам хотелось дать этим бедным "моделям" свободу, пока их снова не водружали на пьедестал для изображения в рисунках.
Хотя тетушка и обзывала дона Феликса "ретроградом", каждый год на Рождество мы с братом относили ему в корзинке бутылку красного вина, которое он особенно любил. Тетя специально навела предварительные справки в таверне, где был завсегдатаем наш учитель - "ретроград"...
На снимке, дон Феликс со своими учениками
... Вдалеке пропал краснолицый пономарь церкви Сан Лоренсо, гонявшийся за детьми и больно хлеставший наши голые ноги жесткой хворостиной. "Преступление" обычно состояло в попытках взобраться на церковный забор.
Ненавистный пономарь проводил больше времени в таверне, чем в церкви. Так что нашей высокой и стройной тете Эльвире нетрудно было вычислить его местонахождение. После окончания смены на табачной фабрике тетушка подрабатывала еще и официанткой в кафе "Барбиери". Она любила племянников, как родных детей. Увидев нас с братом зареванными и в ссадинах, она решительно направилась в таверну. Там, под одобрительные крики посетителей "браво, Эльвира!", тетушка схватила со стола пономаря бутылку и вылила содержимое ему на лысину. За словом тетя в карман не лезла - назвала мучителя сыном не самой лучшей матери и предупредила: тронь он нас еще раз, - она разобьет такой же бутылкой его башку...
... Там остался приветливый сосед, которого все звали "дон Хулио - социалист". Помню: мне лет шесть, он громко кричит на всю улицу "Да здравствует Республика!". В 1934-м дон Хулио организовал сбор средств в помощь сиротам Астурии...
... Никогда я больше не увижу своего дядю Лауреано де лос Льянос. Его бросили в мадридскую тюрьму Модело за участие в восстании 1934 года. Как же мне было страшно в дни посещений идти по зарешеченному коридору тюрьмы!
Однажды дядя Лауреано представил нас с братом и сестрой стоявшему с ним рядом за решеткой высокому представительному человеку, Франциско Ларго Кабальеро: "это дети Вирхилио". В ответ лидер социалистов и будущий руководитель Республики сказал очень теплые слова об отце. Мы переглянулись и покраснели от радости: вот бы услышал в далекой эмиграции эти слова наш папа! Я с детства питал большое уважение к Ларго Кабальеро. Спустя годы, на его могилу на парижском кладбище Пер Лашез, мы с женой и детьми положили букет алых гвоздик...
... Товарища отца Энрике де Франциско, который приехал из Москвы и привез нам три пионерских галстука - папин подарок. На металлических пряжках были выгравированы языки костра, пылавшего на пяти континентах...
В этих самых галстуках мы плывем сейчас в Ленинград. Больше всего я тревожусь о здоровье младшего брата, неподвижно лежащего на нижней койке. Он смотрит на меня, в его глазах немой вопрос: "Когда же это закончится, Вирхилио?" Он привык доверять мне.
Несколько месяцев назад в Барселоне, где мы жили последний год перед отъездом с родины, Карлоса одели в гипсовый корсет. Жесткий гипс защищал слабый позвоночник от возможных деформаций. Болезнь брата была вызвана длительным неправильным питанием и часто - голодом.
Провожая, плачущая тетя Рубия, сказала нам с сестрой:
"Берегите Карлитоса! Он очень болен и может остаться инвалидом!"...
На пляже в Валенсии. Справа налево Карлос, Кармен и Вирхилио
Держа курс на Ленинград, "Феликс Дзержинский" вошел в канал, показавшийся мне тихим оазисом в бушующем море. Здесь нас уже не тошнило. Армандо Виадью, старший из трех братьев - каталонцев, плывущих с нами в кубрике, говорит, что канал зовется Кильским и пересекает нацистскую Германию.
И действительно, бетонные берега украшены свастиками. Все вокруг серое: небо, вода, суша. Хищные свастики меняют мое отношение к Кильскому каналу, который перестает казаться мирным оазисом.
На подходе к крепости Кронштадт навстречу нашему теплоходу вышли два советских военных корабля с праздничными флажками на мачтах. На палубах играли оркестры - моряки приветствовали героический испанский народ, истекавший кровью в битве с фашизмом.
В Испании в те годы был необычайно популярен фильм "Мы из Кронштадта". Мои друзья и я смотрели его несколько раз. Помню затихший зал кинотеатра "Гойя"; каждый раз теплилась надежда, что симпатичный русый моряк, игравший на гитаре, спасется и не будет казнен. А сейчас мы плыли в тех самых водах, в которых погиб наш любимый киногерой.
В ленинградском порту стоял пронизывающий холод. Несмотря на это, толпы людей пришли нас встречать. "Зимняя" одежда, в которой мы отбыли из Франции, уже не согревала. Опасаясь, что заболеем, нас быстро отвезли на автобусах в помещение карантина. Впоследствии нам предстояло переселиться в специальные интернаты; с июля 1937 года там жили дети республиканцев, в основном, баски и астурийцы.